Был такой трагический эпизод — демонстрационный полет 8-моторного самолета-гиганта АНТ-20 «Максим Горький» 18 мая 1935 года. На тот момент это был самый большой в мире самолет. В его создании участвовали специалисты ЦАГИ, главным конструктором проекта АНТ-20 был Владимир Михайлович Петляков. Он отвечал за все тяжелые самолеты, создававшиеся в туполевском КБ.

Всего этого я тогда, конечно, не знала, мне было 9 лет, но хорошо помню тот день 18 мая. Полет осуществлялся с Центрального аэродрома на Ходынке (папа нас часто брал туда с собой).

Рано утром папа вместе со мной и моим младшим братом Мишей (Михаил Владимирович свяжет свою жизнь с авиацией и станет Заслуженным летчиком-испытателем СССР — ред.) отправились на аэродром. Почетное право лететь на «Максиме Горьком» получили авиастроители и члены их семей.

Надо сказать, мы с Мишей и до того дня не раз видели эту гигантскую воздушную машину, гордость советской авиации. Наша семья была дружна с пилотами «Максима Горького» Михаилом Громовым и Николаем Журовым. И нам, детям, иногда разрешалось лазать внутри самолета. Помню, мне нравилось сидеть в пассажирских креслах «Максима Горького».

В тот день все поле было забито людьми. Мы с братом крутились около самолета. Рядом находился Александр Васильевич Чесалов, начальник ЛИИ, когда-то он был цаговским работником и тоже принимал участие в строительстве «Максима Горького». Мы были соседями, наши квартиры располагались на одной площадке в доме на улице Карла Маркса.

Александр Васильевич приехал на аэродром со своей дочкой Светой. Кстати, Андрея Николаевича Туполева в тот день не было — он находился в служебной командировке в Америке.

Журов говорит папе: «Владимир Михайлович, пусть и дети полетят». И Александр Васильевич сказал то же самое. На это папа ответил: «Нет, я ребят одних не пущу». И самолет улетел без нас.

Рядом стояла машина Харламова — директора ЦАГИ. И Миша, ему было тогда 5 лет, залез в этот автомобиль. Он у нас уже тогда был, можно сказать, автолюбителем, умел заводить машину. Мы со Светой тоже сели в харламовскую машину на заднее сиденье. Миша показывал, как он умеет заводить автомобиль.

Помню, в какой-то момент все сгрудились около машины: и папа, и Харламов, чтобы посмотреть на Мишино мастерство. Потом они, конечно, занялись своими делами…

И вдруг через переднее стекло машины я вижу какие-то падающие с неба разваливающиеся детали. Смотрю направо — там человек с киноаппаратом, рядом падает женщина в обморок. Поле по-прежнему было забито людьми. В воздухе стоял какой-то тревожный вой. Случилась страшная авиакатастрофа.

Наш шофер Леня Горячев сразу подошел к Владимиру Михайловичу, о чем-то спросил. Затем быстро схватил Мишу под одну руку, меня под другую, и потащил нас к папиной машине, которая стояла здесь же на летном поле, но поближе к трибунам и зданию аэропорта. На большой скорости он повез нас домой.

Как известно, тот, начинавшийся празднично, полет, завершился трагически. Летчик истребителя, сопровождавшего «Максима Горького», нарушил утвержденную программу полета, маленький И-5 столкнулся в воздухе с гигантским АНТ-20. Оба самолета рухнули на землю… Многих погибших Владимир Михайлович знал лично.

Надо сказать, что все наши родные, оставшиеся в тот день дома, прильнув к радиоприемнику, с самого начала слушали праздничную трансляцию этого большого события, полета «Максима Горького». Передача шла на всю страну, все ликовали по поводу создания такого удивительного самолета.

И в какой-то момент диктор неожиданно объявил, что самолет совершил вынужденную посадку (хотя, на самом деле, все было гораздо трагичней). Дома все страшно заволновались: моя мама Мария Владимировна, бабушка Мария Евсеевна, семья сестры моего отца. Думали, там, на борту «Максима Горького» находится Владимир Михайлович с детьми!

Зная о больном сердце моей мамы Марии Владимировны, ее стали готовить к самым худшим известиям о судьбе детей и мужа. В этот момент в квартиру вошел водитель Леня вместе со мной и Мишей… А папа, весь день находившийся на месте крушения, приехал домой только под утро…

В 1937-м начались аресты. Андрея Николаевича Туполева взяли 21 октября. 25-го — его жену Юлию Николаевну. А за папой пришли чуть позже, 30 октября.

Как раз накануне ареста Туполева бабушка перешила мне мамино платье. На следующий день в этой обновке я пошла в школу. А когда после уроков вернулась домой, сказала, что платье мне не нравится, и носить его не буду.

Я сразу обратила внимание, что мама в тот день выглядела расстроенной, она уже знала об аресте Андрея Николаевича. Мама посмотрела так на меня и говорит: «Знаешь, что: сегодня взяли Андрея Николаевича, и неизвестно, в каких платьях тебе еще придется ходить». Вот так я узнала об аресте.

А к нам они пришли в ночь с 29 на 30 октября, человек пять, наверно. Стали везде рыться по фотографиям, альбомам, что-то отбирать. Проверили вплоть до наших детских книжек и коробочек с семенами. У меня были такие спичечные коробочки, я складывала туда то горошек, то еще что. Все это они тоже перебрали. Много хороших книг отложили стопкой, унесли с собой.

Больше всего они рылись в кабинете у папы: весь стол, шкаф, все содержимое было перевернуто. Часа в два ночи обыск закончился. Папа стал одеваться. Надел пиджак, а на пиджаке ордена. Они: «Ой, подождите, извините, мы забыли. С самого начала надо было награды сдать, это обязательно». У папы в то время уже были ордена Ленина и Красной Звезды…

Всплывает в памяти и такое приятное событие. В 1941 году папа был приглашен на первомайский парад на Красную площадь, и взял меня собой. Мы стояли на гостевой трибуне. И вот над нами пролетают самолеты, все восторженно смотрели, задрав головы. Папа вдруг говорит мне: «Смотри!», и я вижу над площадью эскадрилью самолетов — это были Пе-2.